Да что я все про птиц да про птиц!
В прятки ведь и зверь рыскучий и гад ползучий умеют играть. Спросите-ка вот нашего Ваню, – того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, – он знает.
С того случая, с зайца-то, его девочки Храбрым Ваней прозвали. Задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.
Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, – опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, желтые цветы, просто сказать – болото. Прозывается – Гаденьячье. И не зря: как ни пойдешь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.
Ваня и расхвастался:
– Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!
И верно: пошел. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца и пошел.
Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, только сам я его там и застал.
– Глянь, – говорит, – дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?
правильно: две гадюки у него битые, – перед собой на палочках несет. Одна серая с черной зигзагой на спине, другая как есть вся черная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у нее в зубах яд.
– Как же, – говорю, – ты нехрабрый, Ваня. Эких страшненьких забил.
– Я, – говорит, – их прутом, прутом. А они все шевелятся. Умаялся очень.
– Да к что ж, Ваня, давай сядем, – отдохнешь. Домой вместе пойдем.
Уселись на кочки один против другого. Добычу свою он на куст повесил.
– А что, – спрашивает, – дедушка, коли б гад меня за ногу хватил, умер бы я?
– Чтоб умирали у нас, – говорю, – от гадюсьего яда – что-то не слыхать. А поболеть бы ты шибко поболел, – это уж верно. И вот зря ты, Ваня, сюда босиком пожаловал, – сапоги бы надо обуть. Через сапог гадючьим зубом не достать до тела.
– Я, – говорит, – нарочно так, дедушка: пускай все видят, что не робкого десятка. Я еще и штаны закатал. Тут только спустил. Ты не сказывай.
– Мне что? Я не скажу.
– Штаны, вишь, у меня долгие – до самых пальцев. И толстые горазд. Через такие штаны разве гад возьмет?
– Пожалуй, что и не возьмет. Да ведь снизу может, – под штанину-то.
Не успел я это договорить, гляжу, – что такое с Ваней моим сделалось? Разом вся кровь с лица сбежала, посерел весь, глаза остеклянели, – сейчас закатятся...
Я – к нему. Опустился перед ним на коленки:
– Ваня, Ванюшка! Что с тобой? Ваня, приди в себя. А он мертвыми губами:
– Мне под... под шта... штан... – выговорить не может. Шепчет: – Склизкий... Гад...
Глянул я ему на ноги, – под одной штаниной у него шевелится что-то. Ну, так и есть: гад заполз!
Сказать правду, и я тут растерялся: что делать?
Хватить парнишку палкой по ноге?
Гад его же и куснет.
За хвост оттудова вытащить?
Хвоста уж и не видно. Уж под коленкой у него топорщится.
– Ваняшка, – кричу, – Вань! Да ты брыкнись что есть силы, может и вылетит. Брыкнись!
Ваня мой ни жив ни мертв.
– Да ну, Вань! Ну!..
Ваня мой на спину повалился – да как взбрыкнет!..
Я наклонившись стоял, – отскочить не успел.
И прямо в лицо мне плюхнуло – холодное, мокрое, мягкое!
И отскочило.
Я за щеку схватился.
Глядь, на земле между нами, – кто бы, вы думали?.. – здоровенная лягушка на спине барахтается.
Ах, чтоб тебе неладно было!
И вот, – хотите верьте, хотите нет, – перевернулась на брюхо, прыг-прыг да прямо Ване на босу ногу и опять под штанину хочет, – так вверх и лезет!
Тут уж Ваня опомнился, – как поддаст ее! Кувырком через кочки улетела.
И, скажи ты на милость, не иначе это, как от нас же и пряталась. Нашла себе норку.
Так вот какие прятки на свете бывают.